Нужно смотреть еще на то, чтобы не уйти отсюда очертя го­лову и таким образом не попасть в большее затруднение, которо­му теперь желаем положить конец; пришлось бы вести перегово­ры со всеми сословиями о субсидиях, расставить жолнеров на ли­товских зимних квартирах, что было бы против совести, так как пришлось бы снова слышать плачь и жалобы бедных людей. Если неприятель не согласится на мир, всего лучше остаться тут, опус­тошить все около Пскова на 20 миль, сжечь и истребить; поста­вить войска около Порхова, Руссы и Воронача на постоянные квартиры, потом занять Новгородскую дорогу, так чтобы в город не попала никакая помощь, а жолнеры, между тем, будут иметь все удобства для добывания провианта. Пан Трокский говорил, что около Руссы, за Порховом, деревни так густы, как в Мазо-вии и так велики, что в каждой может найти кров не одна тысяча солдат; он видел там такие большие скирды ржи, ячменя и овса, что человек едва в состоянии перебросить через иих камнем; на­конец, если бы не достало овса или ячменя, то лошадей можно будет кормить рожью.                                                      i
После этих слов литовские паны все сообща решительно зая­вили, что долее выдержать ие могут; не заботятся они ни об иму­ществе, ни о здоровье, но единственно о славе королевской; «мы не хотим, говорили они, подвергать тебя опасности; будем ожи­дать, пока можем; у нас (это слова воеводы виленского) во всем недостаток, а русские, кроме удобств, которыми они обставлены, могут получать подкрепления со стороны Днепра и Дона; когда реки покроются льдом, они могут иметь свежих людей, которых летом трудно собирать. Вспомним (говорил маршал литовский)
поход под У/vy, где пришлось быть и мне; дело было зимой, и все, что мы ни начинали, нам не удавалось; мы играли в войну, как в шахматы, потеряли 500 человек, погибших от руки неприятеля, а около 8000 разбежались от холода; скажу Его Милости Коро­лю, что с русскими всего лучше воевать летом, а зимой сидеть дома и греться у теплой печи».
Мы обождем (говорил пан виленский), пока воротится от князя слуга Поссевина, не определяя срока нашего пребывания здесь; если он привезет что-либо положительно верное насчет мира, то мы будем служить Вашей Королевской Милости до окончания переговоров; каковы же намерения в. князя, будет видно из того, как скоро он отправит назад этого слугу; если он расположен к миру, то через неделю можно ожидать возвращения; если же по-прежнему захочет идти на хитрости и проволочки, то я уверен, что он задержит гонца и это будет верный признак, что он стара­ется только выиграть время. Хотя очень тяжело (говорил старо­ста жмудский), но что же делать? Мы предпочитаем лучше со­хранить солдат, чем попасть в крайность.
Наши польские сенаторы не пускались в рассуждения о сро­ке, а заявили, что будут оставаться тут, пока могут.
Затем говорил маршал Зборовский: «Наверное нельзя ска­зать, что будет, возьмем ли Псков или заключим мир; если ни то ни другое, то нужно поразмыслить о том, как вести войну в сле­дующем году и вместе подумать о важнейшем — о нерве войны, и сомневаюсь, чтобы В. Корол. Милость могли добыть его, оста­ваясь здесь; помощью малых сеймиков нельзя ничего сделать; нужно собрать большой сейм, на котором н^обмодимо Ваше лич­ное присутствие, если хотите чего-либо достигнуть. Далее вслед­ствие отдаленности места, где вы теперь находитесь, по невоз­можности скоро прибыть в Польшу, а также ввиду рассылки раз­ных публикаций и других бумаг, необходимо теперь же объявить о созвании сейма».
Гетман возражал маршалу по-польски, ссылаясь на коро­левское обещание и на свою первую речь: «Нам необходимо быть
твердыми в надежде и терпении; если кто не рад воине, так это я сам, ибо хотел бы положить конец своим трудам и подумать о себе: вы видите, что я уже настоящий вдовец. Если вы будете склонны самым честным образом окончить войну и завершить ее, я соглашусь с мнением Вашей Милости и буду рад своему покою; да мне уже и время это сделать, так как недавно мне принесли счет долгов в 24000 злотых, я уже и чинш на св. Мар­тина весь получил вперед. Если опять захочу воевать, могу иметь всегда случай, сидя дома, потому что я родился в таком углу, где подобные дела не трудны. Мне кажется нам следует ожидать поссевинова гонца, а потом, смотря по обстоятельствам, уви­дим, что дальше делать».
Король решил: не определяя срока, до которого могут оста­ваться войска, дожидаться гонца, потом действовать, смотря по обстоятельствам, что же касается предложения о сейме, то он рад принять это в соображение, но отлагает это до утра, так как те­перь уже поздно.
В этот же день русские около Изборска разбили венгров на фуражировке и отбили сколько-то коней.
По обыкновению русские сделали сильную вылазку по за­мерзшей реке на нашу пехоту, которая отступила к одной церкви и там оборонялась, пока не пришла помощь и наши не положили несколько русских на поле.
24 октября
Гетман велел собрать ротмистров и пошел с ними к королю.
Король сказал ротмистрам следующее:
«Я созвал вас сюда, чтобы сообщить обо всем, что следует нам делать в таких затруднительных обстоятельствах.
Незадолго перед этим литовские паны настоятельно и несколь­ко раз приступали ко мне с просьбами, ссылаясь на бедственное положение как своих солдат, так и волонтеров, и ходатайствовали распустить их по домам, так как одни из них тяготятся своим
преклонным возрастом, другие начали кампанию болезненными и теперь не надеются на то, что будут в состоянии делать затраты ввиду того, что каждый из них употребил немалую часть своего состояния на военные издержки. Но когда я указал им на отчаян­ное почти положение республики и объяснил, какому бедствию подвергают они государство, оставляя армию, тогда они сочли луч­шим подвергнуться большим лишениям, чем бросить начатое дело.
Я всегда был того мнения, что мужественный и решительный воин предпочтет перенести величайшие трудности, лишь бы не допустить малейшего ущерба своей чести и доброй славы.
Мне очень хорошо известно, что многие из вас прослужили шесть полных лет и закалились в трудах; другие — три года, а некоторые только первый раз в этом году вступили на военное поприще.
Тем ветеранам, которые потратили столько времени на воен­ную службу, перенесли столько невзгод, подвергались стольким опасностям, было бы постыдно остановиться на полдороге, нейти навстречу меньшим трудностям, испытав гораздо большие, и рис­ковать потерей славы, для достижения которой они не щадили жизни в самых трудных обстоятельствах, и за один раз утратить как свою славу, так и славу своего короля.
Так может поступить только человек безрассудный, а не бла­горазумный.
Если кого, то, конечно, поляков в особенности, можно похва­лить за мужество, твердость и постоянство в преследовании цели.
Молодых же солдат, только что начавших военное поприще, выставлять перед глазами людей в таком непозволительном виде было бы постыдно и даже бесчестно.
Очень возможно, что товарищи ваши жалуются на то, что вы решили остаться: я понимаю, что войско не может служить без жалованья, но убеждаю вас терпеливо сносить это незначитель­ное замедление. Я послал уже нескольких человек и получил из­вестие, что деньги в дороге, но дорога очень длинна; я отправил
недавно в Вильну подскарбия Стефановского постараться о ско­рейшем сборе и доставке денег, что, я уверен, и последует через несколько дней.
Точно так же, чтобы помочь тем товарищам, которые не при­готовились как следует к борьбе с морозами, я позаботился дос­тавить из Риги и Вильны провиант и теплую одежду, чего каж­дый нуждающийся вправе требовать от тех, которые будут этим заведовать.
Если бы даже и этого не было, я все-таки удивляюсь, как вы не верите в уплату, когда лучшим поручителем имеете республику, которая на последнем сейме поручилась за уплату и распоряди­лась перенести в Раву все деньги, которые останутся от контрибу­ций.
Если товарищи будут продолжать шуметь, то не забывайте, что ротмистр — глава, что ему обязан повиноваться каждый това­рищ и он, как начальник, может каждого, неповинующегося в военном деле, побудить к тому палочными ударами, и, чтобы дей­ствительно было так, я уполномочиваю Вас так именно и посту­пать с ними.
Не хочу никого называть по именам, но знаю, что есть между вами, гг. ротмистры, двое или трое, которые подстрекают других, возбуждают их и советуют такое, что клонится скорее к измене, чем к общему благу; но такие мне хорошо известны, и я постара­юсь иметь в виду их поступки.
Вы, господа, жалуетесь на караульную службу, но это не пер­вая кампания, в которую полякам приходится нести эту службу; им приходилось встречаться и не с такими трудностями. Если ска­зать правду, то под Полоцком солдаты делали такие нечеловечес­кие усилия, каких я никогда и нигде не видывал и которые, одна­ко, мужественно были перенесены войсками.
Может быть, и я лично имею причины, препятствующие мне отказаться от начатого дела; но, кроме того, здесь дело идет о чести и достоинстве моем и республики, так что прежде чем отча­иваться, следует испытать крайние средства.
Не в моих правилах вконец истощить силы армии и принуж­дать ее к невозможным подвигам. Я далек от этого; тем более что мои выгоды тесно связаны с благосостоянием войска: если оно погибнет, измученное голодом и холодом, наши дела неминуемо придут в величайшее расстройство.
Примите к сердцу мои увещания — господа, вдохните муже­ство в ваших товарищей, пока придут подкрепления и деньги, а если кто вздумает бунтовать или подстрекать других, то таких следует, как я уже сказал, смирять палочными ударами.
Я принимаю на себя всем тем, которые со мною перенесут все лишения до самого конца похода, предоставить не только времен­ные выгоды, но вознаградить их труды всеми способами и пока­зать, что никому я столько не обязан, как армии».