Русские стреляют по-прежнему. Сернаго, пехотного ротмист­ра, выстрелом ранили легко в голову; другого ротмистра, Карва-та, ранили опасно в плечо; из мортир сыплют массу камней, кото­рыми, стреляя сверху стены в окопы, причиняют много вреда на­шей пехоте. Вечером к тому месту, где Белявский с Ухровецким стоят на страже по ту сторону города у монастыря**, причалили
две ладьи с русскими. Люди вышли на берег и поразбежались; некоторых, впрочем, успели захватить; по их рассказам, на озере много лодок, которые желали бы пробраться в город. Приказано зорко следить за ними, и давно уже поперек реки протянуты брев­на, связанные цепями.
25 сентября
Не знаю, что за веселье напало на русских. Сегодня, во вто­ром часу ночи, поднялась игра в бубны, трубы и литавры, так что в лагере было хорошо слышно. Должно быть, потому, что наши гайдуки в окопах заиграли на трубах; вот и они, желая показать, что и им весело, принялись за бубны и пр.
Гетман сегодня выходил к королю, еще не поправившись, как следовало бы; он очень бледен. Гетманскому поручику пану вое­воде Брацлавскому пришло известие о смерти его жены.
26 сентября
Гетман целый день никуда не выходил. Доктора постоянно заняты его желудком: прикладывают, мажут и пр.; должно быть, он очень ослабел; ночью спит мало, днем — и того меньше; желу­док не может ничего переваривать и не принимает. Боже, не огор­чай нас его болезнью. Король озабочен, к тому же люди недо­вольны как им, так и гетманом, но ведь на войне зависти доволь­но. Etc.
Ничего не делаем в ожидании рижского пороха, который, На­деемся, теперь уже в дороге; его сопровождают 50 всадников из роты Гостынского. Из Полоцка должен прийти другой транспорт. Мы повесили как-то головы с этой осадой: все делается не так, как бы хотелось! Сдается мне, что мы скоро помирились бы, если бы князь прислал с подобным предложением; но после того отве­та, который мы из тщеславия ему отправили, не думаю, чтобы он это сделал. Хоть бы иезуит Поссевин уговорил его самого при­ехать для переговоров. Очень многие готовятся ехать домой, не
дожидаясь окончания войны. Король, наверное, останется до мо­розов, чтобы потом ехать санным путем. Что будет с нами, Бог весть! Нам уже не хватает ни сена, ни овса, ни другого продо­вольствия; с большой опасностью должны посылать за 10 миль. Когда оттуда воротятся кони и слуги, то радость такая, как будто кто Подарил! Когда же отъезжают — прощаемся с ними, точно видимся в последний раз. Не удивляюсь, что королю трудно дос­тать дома жолнеров, потому что кто же захочет идти на такую нищету: тратить тут имущество, капиталы, здоровье и пр. А вни­мания мало! Боже, милосердый Господи!
Господи Боже! Чтобы Вашей Милости в ответах, которые мы ожидаем на свои письма, приказать нам скорее вернуться домой; кажется, мы попали бы не на роскошь, потому что снова придется вымаливать пособие для ведения войны; верю, что все это не без хлопот. Но если б Вы знали, как другие были бы рады хоть во время этой уже четвертой войны остаться дома.
27 сентября
Гетман побыл немного у короли, бледный, худой, все еще бо­лен желудком. Сомневаемся, чтобы подкопы удались: русские взорвали еще другой, тоже довольно значительный, а третий, сек­ретный, о котором никто не знал и на который была вся наша надежда, далее вести невозможно: наши минеры встретили скалу, которую напрасно стараются пробить, так что вся работа, как слыш* но, пропала. Мы повесили носы. Жолнеры, т. е. ротмистры, гово­рят, что их товарищи не хотят более служить, что по причине го­лода не могут оставаться тут до зимы. Когда товарищам объясня­ют, что, на основании условий, никто не имеет права оставлять службу, они говорят: вы ведь без нас заключили условия с коро­лем, так они для нас обязательными быть не могут; мы выслужи­ли свое время, как нанимались, и больше не хотим. «А если ко­роль предложит вам другие условия, будете служить?» «Нет, — говорят, — это в нашей воле». Etc. Право, не знаю, что будет
дальше; боюсь, что забунтуют; и если на этот раз не случится денег, то королю много будет хлопот.
Живительное дело, как не любят здесь гетмана; никто о нем хорошего не скажет; осуждают каждый его шаг; говорят, что не умеет управлять: лучше было бы довольствоваться сочинитель­ством, а гетманство оставить в покое; что он ни с кем опытным в военном деле не советуется; из-за него нейдет осада, потому что люди не желают ему ничего хорошего и сами ни к чему не имеют охоты; давно бы можно много хорошего сделать, если бы иначе обращался с людьми. Etc. А потому редко кто бывает у него. Не так поступал воевода подольский, который дружился с жолнера­ми, ротмистрами и товарищами; разговаривал с ними по-дружес­ки; этот же вспыльчив, сдерживать себя не умеет. Etc. Все это известно гетману, но он приписывает это зависти. Часть этих слу­хов идет с литовской стороны. Во время болезни часто навещали его младшие Радзивиллы и пан воевода виленский, а другие ли­товские паны и не заглядывали и пр.
Пан Гнезненский говорил мне: «Я очень доволен, что пан кан­цлер сделался гетманом; я поклонюсь челом двору и буду рад, если меня оставят в покое; однако во всем буду поступать, как научил меня пан маршал». Вот какое настроение. Передавал мне все разговоры, которые у него были с Вашей Милостью. Пан Андрей Зборовский что-то нас сторонится; о Голковском говорят нехорошо? он находится на поруках; вероятно его отпустят, когда станут разъезжаться, задав’предварительно баню.
Два итальянца купили у казаков двух русских девушек, дав им за них по самопалу и сегодня иочью в своей палатке, недалеко от гетманского шатра, покушались сделать им насилие, так что гетман лежа сам мог слышать крики и т. д.; утром рано нашли у них этих московок и отняли; вероятно, итальянцам, как иностран­цам, это сойдет Etc.
Пан Остророг подчаший приехал на войну.
(Русские в числе 200 человек сделали вылазку с целью дос­тать языка, который бы мог сообщить им сведения о подкопе, но
наши их подстерегли и заставили скрыться в ров под защиту кре­постных выстрелов.)
Пан Потоцкий и другие вернулись из-под Порхова, потому что татары, открыв их присутствие, отступили к Новгороду.
Придворные недовольны на пана Чарновского, не знаю поче­му; хорошо, если бы кто из близких намекнул ему об этом, пото­му что мне его очень жаль Etc.
28 сентября
Прибыл слуга Поссевина с известием, что его господин едет сюда от великого князя московского127, что он в Новгороде будет ожидать опасного листа, чтобы безопаснее явиться к войску; но с чем едет — слуга не знает; передал какие-то письма гетману, но что в них, неизвестно, скрывают. Отдал также грамоту воеводе виленскому от новгородского воеводы: должно быть, пишет, что великий князь более уже не будет отправлять послов к королю, «а ты, как пан радный, старайся, чтобы был мир и чтобы не было пролития христианской крови». Этот слуга рассказывает, что Поссевин в великой чести у князя; с чем князь его отправил, уз­наем, когда приедет. Дай Бог, чтобы он нас помирил. Навстречу ему .король посылает к замку Опокам, в 16 милях отсюда, князя Пррнского, Гневоша и ротмистра Мацея Белявского с 300 отря­дом конницы; мы ожидаем его через неделю; но не знаю, так ли скоро это будет. Здесь бьдла потешная история. Один казак встре­тил в нескольких милях от лагеря слугу Поссевина и тотчас донес об этом воеводе виленскому; тот поспешил с этим известием к королю; далее не знаю: или пан воевода не понял казака, или что другое, только король, выслушав обоих, и пана воеводу, и казака, решил, что Поссевин вместе с московским гонцом уже в четырех только милях от лагеря; разнеслось это по всему лагерю: все мы радовались, что прибыл, наконец, уполномоченный, а с ним, ве­роятно, и мир; король велел тотчас пану Гнезненскому выехать с 1000 всадников навстречу гостям. Вскоре после этого явился к
королю наш гетман, хоть и больной. Король спешит сообщить: «Знаете, Ваша Милость, что Поссевин с московским гонцом толь­ко в четырех милях отсюда?»
«Кто сообщил об этом Вашему Величеству?»
«Да пан воевода виленский уверяет и казака привел, который говорит, что видел их уже недалеко отсюда».
«Не верьте этому, Ваша Королевская Милость, и у меня был этот самый казак: он говорит только, что едет слуга Поссевина, а сам Поссевин остался за Новгородом и что гонца с ним нет ника­кого».
«Да нам так передали и с казаком говорил «сам пан воевода».
Воевода ответил: «Что я слышал от казака, то и передаю Ва­шей Королевской Милости».
Гетман на это опять: «А мне этот казак рассказывал иначе».
«Пусть приведут казака к его милости королю», — предло­жил воевода.
Когда привели казака, тот показал, что Поссевин еще за Нов­городом и едет сюда один, а о гонце ничего неизвестно; видел же он только слугу, который недалеко от лагеря. Тем и разрешилось наше недоумение. Много смеху было в лагере. Пан воевода не­сколько сконфузился; вместо того чтобы отправлять пана Гнез-ненского с тысячным отрядом, гетман велел Жолкевскому с не­сколькими слугами ехать навстречу тому пахолку; а мы после та­кой радости повесили носы и пр.
Гетман все еще нездоров; он слаб. Да кто и не изнеможет от таких трудов. Мне все кажется, что он помышляет о том, где ему жить.
29 сентября
Гетман не выходил целый день; доктора его не оставляют. На днях доставлены королю какие-то письма из Венгрии. Старосте перемысльскому велено ехать с посольством в Турцию: посыла­ют верительные грамоты к султану и паше; должно быть, ветре-
тились какие-нибудь затруднения в Седмиградской земле каса­тельно утверждения молодого воеводы. Литовские паны показы­вают себя усердными служаками: день и ночь содержат очеред­ные караулы под стенами. Пан воевода виленский с паном вилен-ским старшим по целым дням и ночам на страже.