В пору моего детства почти все жители деревни жили в основном натуральным хозяйством. Сеяли рожь (пшеница на нашей подзолистой почве рос­ла плохо), ячмень («жито»), овес, горох. Выра­щивали лен, картофель, различные овощи в ого­роде – капусту, огурцы, редьку, редис, салат, мор­ковь («баркан»), свеклу, брюкву («каливкр), укроп, лук, фасоль, турнепс (на корм для скота). В результате, имели свои свежие овощи, кваше­ную капусту, соленые огурцы. В саду росли ябло­ки, вишня, орехи, груша, красная и черная смо­родина, крыжовник, малина. В диком кустарни­ке собирали чернику и «гоноболь» (голубику) , бруснику. В ближайшем Рубиловском лесу соби­рали, солили и сушили грибы. Когда я подрос, бабушка брала меня с собой по грибы, учила, как
отличать съедобные грибы от поганых, как уберечься от укуса гадюк.
Во дворе у деда гуляло десятка два кур, уток или гусей — были свои яйца, временами курятина, гусятина. В хлеву стояли одна — две коровы. Не вдоволь, но хватало своего молока, простокваши, творога, масла, сметаны. В свинарнике хрюкали две-три свиньи. Одну – две резали зимой. Не раз наблюдал, как горящими пучками соломы опали­вали, оскабливали свиные туши, потрошили.
Держали в хозяйстве несколько романовских овец. Из выделанных специалистами овчин, приходя­щие из других деревень мастера шили шубы, по­лушубки, а из шерсти валяли валенки; женщины пряли нитки, красили их, вязали рукавицы, пер­чатки, платки, носки, плели разноцветные пояса с кистями.
Из сыромятной кожи забитых коров делали сбрую, поршни (нечто вроде тапочек для работы в поле). Из ракитовой и липовой коры («лыка») плели лапти. Оборы к ним (длинную тесьму) ткали из льняных ниток.
Работы в хозяйстве хватало круглый год.
Весной мужчины были заняты пахотой, боронова­нием, посевом льна, хлебов (вручную), женщины — работой на огородах.
Летом — заготовка сена, дров, торфа. С осени — уборка картофеля, хлебов — вручную серпами и косами, иногда — арендуемыми конными жатка­ми. Молотьба тоже осуществлялась, в основном, вручную, т.н. «цепами». Лишь иногда всей дерев­ней арендовали паровую молотилку. Ручной веял­кой отделяли зерна от половы и сорняков.
Мололи рожь на гидромельнице в городе или на ветряках в других деревнях (в нашей деревне их не было), частично — на ручных мельницах (т.н. «жерновах»). Они имелись в каждом доме.
Хлеб пекли в русских печах. До того, как поса­дить хлебы, когда в печке еще горели дрова, пек­ли лепешки. Ели их с «помачкой» — это карто­фельное пюре на молоке, иногда — со сметаной и творогом, редко — просто со сметаной. Из горо­ховой муки варили густую кашу, которую после застывания резали кусками и ели, «поволожив» льняным маслом. Из овсяной муки делали толок­но, варили кислый кисель. Из пророщенного яч­меня затирали и пекли солодовые хлебцы для приготовления из них кваса и пива. Квас завари­вали в специальных кадушках с деревянной за­тычкой или краном внизу.
Прошпаренную с можжевельником («вересом») крутым кипятком или с помощью накаленного камня кадушку выстилали ошпаренной соломой,
которая вместе с «вересом» придавала квасу осо­бый аромат и служила своеобразным фильтром, не пропускала крошки хлеба. Для аромата в квас добавляли корки хлеба, а кое-кто (на любителя)
—  и листья мяты. Все это вместе с солодовыми хлебцами засыпалось в кадушку и заливалось кру­тым кипятком, настаивалось. Но особенно вкус­ным нам, ребятам, казался квас, который в крын­ках брали с собой бабушка и тетушки во время жатвы, укрывали его от солнца в уже готовые ко-пенья ржи.
К зимнему крестьянскому празднику (у нас был Зимний Николай) варили пиво и брагу, гнали самогон. Пиво в деревне умел варить только мой отец. На его родине жило много эстонцев («чу­хонцев» ), от которых он и перенял это умение. Остальные в деревне варили брагу, гнали самогон. Иногда мужики под предводительством местного контрабандиста «ходили» за границу, в соседнюю Латвию (граница-то была всего в 15-18 км.) за спиртом, солью и сахаром. Отец рассказывал, как однажды и его уговорили «сходить» за границу, какого страха он при этом натерпелся. Во второй раз не пошел.
Особый рассказ о льне. Он обеспечивал работу круглый год. Посев, теребление (выдерживание), обчес головок с семенами, приготовление из них на маслобойках масла. Вымачивание обчесанных снопов льна в «мочалах» (небольшие пруды, спе­циально выкопанные для этого) или в реке под гнетом из хвороста и камней. После вымачивания
— расстилка льна на полях на траве или по жни­вью (стерне) для подсушивания на солнце и на ветру. От него и из «мочил» долго исходил тяже­лый неприятный запах.
Глубокой осенью подсушенный лен везли в сосед­нюю деревню, где были льносушилки и конные льномялки. Брали на эту работу-несколько раз и меня. Поэтому описываю все это по своим лич­ным наблюдениям
В отапливаемых сушилках снопы льна досушива­лись. При этом стебли приобретали сизо-серый цвет, становились ломкими. Их пропускали через зубчатые валки льномялки. Она приводилась в дви­жение с помощью конного привода, в который впрягались две лошади, ходившие по кругу с за­шоренными глазами. Меня сажали на одну из них верхом. Я погонял лошадь и катался в свое удо­вольствие.
После мялки луб льна нужно было очистить от остатков тресты («кострицы»). Это делалось уже вручную. Пряди мятого льна обчесывали с помо­щью вбитых в колоду длинных заостренных стер­жней. Но лен после этого еще не готов. Чтобы
сделать луб льна тонковолокнистым, его «треп­лют». Пряди льна, наброшенные на вертикально поставленный щит, доводят до кондиции резки­ми ударами «трепала» — тонкой лопатообразной дощечки с ручкой. Он становится шелковистым, готовым для прядения. Из полученного волокна сооружают нечто вроде большой куклы. В таком виде лен везут на продажу.
Островский уезд (потом — район) славился льном-долгунцом. Его охотно скупали перекупщики, отправляли в другие города на дальнейшую пере­работку. Значительная часть льна шла на экспорт — в Англию и другие страны. В 1932 году в одном из своих выступлений при посещении Островско­го района С.М.Киров назовет его «льноводным путиловцем».
Часть льноволокна оставляли в хозяйстве для сво­их нужд. Долгими зимними вечерами женщины ножными прялками пряли льняную нить, часть ее красили. Почти в каждом доме были ткацкие стан­ки, на которых изготавливалось льняное полотно серовато-белое (однотонное) и разноцветное («ко-ломенчатое» ). Для отбелки зимой полотно на нес­колько дней расстилалось на снегу. Из льняного полотна шили простыни, наволочки, скатерти, полотенца, нижнее белье, мужские рубашки, шта­ны. На этих же станках ткали из разорванного на узкие ленточки разноцветного тряпья половики. Ткали и соломенные половики.
Обработкой льноволокна и овечьей шерсти были заняты в основном женщины. Пожилые пряли и ткали дома, девушки — на так называемых «поси­делках». Бывал я на них несколько раз. Для поси­делок обычно избирались поочередно наиболее просторные избы. Туда приходили не только де­вушки с прялками, вышивками и вязанием, но и парни с гармошкой или балалайкой. Пели песни, плясали. Парни лузгали семечки, ухаживали за девушками. Словом, это был своеобразный дере­венский клуб того времени. После таких посиде­лок, смотришь, ближе к весне игрались свадьбы.
В реке Великой и речке Вязовенке мужики ловили рыбу. Иногда она разнообразила наш рацион.
Весной, во время и сразу после ледохода, когда еще не спала вода, и на берегу оставались тающие под солнцем, рассыпающаяся на звенящие иголь­чатые кристаллики льдины, отец брал меня на ловлю щук саком. Сак — это длинная жердь с поперечной палкой на конце. К ним прикрепля­лась треугольная сеть с матицей. Сак забрасывал­ся как можно дальше от берега и с нажимом на жердь и подтягивался к нему, так, чтобы попе­речная палка шла по дну, а сеть по верху. Сеть плели сами из суровых льняных ниток. Отец на­учил меня этому.
Несколько позже ловили рыбу на переметы. В качестве насадки использовали вьюнов, добывае­мых тут же в прибреженом иле. Ближний конец перемета с привязанным к нему камнем также забрасывали в воду, чтобы кто-то другой не мог найти перемет. Вытаскивали перемет с помощью «кошки» – нечто вроде небольшого якоря с лап­ками из тяжелой проволоки, скрепленных свин­цом.
Когда спадала вода в речке Вязовенке и она начи­нала входить в свои берега, соорркали «зако­лы». Поперек русла забивали несколько кольев. Между ними вплетали еловые ветки, оставляя два прохода. В одном закреплялась сплетенная из ивовых прутьев верша входом (узкой горлови­ной) вниз по течению — в нее попадала рыба, которая шла вверх по течению, в другом проходе — узкая, на конус, длинная ловушка, тоже из прутьев, входом вверх по течению — в нее попа­далась рыба, которая после нереста в речке ска­тывалась вниз по течению обратно в реку.
Ранним летом отец и дядя иногда ловили рыбу в омутах речки Вязовенки бреднем. Я ходил с тор­бой для рыбы по берегу. Смешно было наблю­дать, как рыбаки первый раз входили в воду, по­еживаясь и покряхтывая — вода-то была еще хо­лодная. Периодически рыбаки согревались из припасенной для этого бутылки со спиртом.
Ловили рыбу и мы, ребята. Жарким летом много времени проводили на речке Вязовенке. Она пе­ресыхала, образовывались почти изолированные друг от друга омуты с заросшими ольхой и ивня­ком берегами. По перемычкам между ними вода еле-еле струилась. В речке оставалось много рыбы, Зашедшей из реки Великой в период половодья. Много ее скрывалось в норах в корнях прибреж­ного кустарника. Изловчились ловить ее руками. Кроме того, под камнями, вилками накалывали «попов». В реке весной и летом ловили удочками на «легкую» (снасть без грузила с поплавком из гусиного пера) уклейку, на муху или «шитика» (ручейника). Удилища из нескольких колен де­лали из можжевельника сами. Лески плели И2^ конского волоса. Поводок делали из одного наи­более прочного волоса.