На этот раз вход в него охранял совсем другой солдат. Вчера был молодой и сердитый, а сегодня с винтовкой на плече прохаживался пожилой не­мец. К моему удивлению, увидев меня, он добро­душно махнул рукой в сторону помойки и прого­ворил: «Шнель, шнель». Собак в этот раз там не было, лишь галдели несколько галок. Скоро ко мне подошел вчерашний немец с ведром, он уз­нал меня и поставил ведро рядом. Я быстро стал есть из ведра. На пальцах объяснил ему, что хочу взять с собой пищи для ребят, которых у нас 5 человек, но её некуда наложить. Тогда он быстро пошел к кухне и вскоре принес 3-литровую жес­тяную банку из-под томата. На ней даже была приделана проволочная ручка. Он наложил густы-ша из ведра. Я радостный пошел к своему жили­щу с полным ведерком еды. Все наши ребята по­веселели, даже больные девочки стали бодрее. Но у них из-за обильной еды появилось расстройство желудка.
На третий день у входа на территорию госпиталя меня уже как старого знакомого встречал немец в белом халате. Он поманил к себе и повел внутрь здания. Там, в маленькой комнатке — подсобке был еще один немец в белом халате. Это был шеф-повар. Он тоже был пожилым человеком. Они уса­дили меня за маленький столик, налили в большую чашку густого супа и нарезали из буханки хлеба, затем принесли жареной рыбы, галет, компота и еще чего-то. Я им как мог объяснил, что у меня все погибли: «мутер — капут, фатер — капут, киндер
(показал три пальца) капут». Сказал, что со мной тут бродят еще один мальчик и 3 девочки, они тоже голодные. Повар вытащил из какого-то сак­вояжа фотографии и стал мне показывать. Там он сидел рядом с женой, около них расположились трое его детей. Я ел, казалось, до бесконечности и никак не мог насытиться. Они наложили мне в дорогу полную банку густого супа и дали еще бу­ханку хлеба и пачку галет. Все завернули гофриро­ванными пакетами.
На третий день произошло то, чего я не ожидал. Когда подошел к воротам, то увидел, что часовым там стоит сердитый молодой солдат. Он стал меня ругать и не пускать. Но тут вышел на улицу мой знакомый солдат, забрал меня с собой и повел в подсобку. Он опять налил мне супу, дал хлеба. Но как только я начал есть, дверь неожиданно распах­нулась, и в нее вошел сердитый офицер. Солдат вытянулся перед ним в струнку. Офицер стал кри­чать на солдата и меня. Схватил со стола чашку с
супом, кусок хлеба и все это с размаху швырнул в помойное ведро. После этого закричал на меня: «Вэк, вэк, вэк!» Я заплакал и пошел от госпиталя, а часовой громко хохотал. Он, видимо, доложил на­чальнику о том, что я хожу на кухню, и повара меня кормят.
Когда через день я снова подошел к госпиталю, то через забор увидел, что отходы на помойку выно­сил какой-то другой, не знакомый мне солдат. А все тот же часовой хохотал надо мной и даже близ­ко не подпускал к забору. Так кончилась моя хоро­шая жизнь. На следующий день я почувствовал себя плохо, у меня сильно болели живот и голова. Я не мог подниматься с нар. А затем и вообще в моём сознании наступила какая-то сумеречность. Не хотелось даже есть — только пить, пить и пить. С трудом с помощью ребят добирался до уличного туалета. Это меня свалил тиф.
И.Елжсев, краевед